hanzzz_muller

Негромкий чеховский смех начинается с первых завываний Нины Заречной, наверняка по-любительски декламирующей слова безымянной пьесы: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли...» Конечно, это смешно – перед нами Гоголь в описании Сорочинской ярмарки: «Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки»; это самые пафосные строки из всего, что Чеховым написано, в чьём творчестве этот самый пафос отсутствует принципиально. Далее ещё смешнее: следует истеричная реакция автора пьесы Треплева на реплику матери – по сути, сам автор глупо срывает собственную постановку, и, что следует из дальнейшего действия, навсегда теряет так любимую им Нину. Смешно, но не очень: просто следует понимать, что смех Чехова здесь имеет иную природу – юмор Антоши Чехонте эволюционировал от комичных рассказов в сто строк до пьес, написанных с мрачной обречённостью смертельно больного писателя. Однако, комичность «Чайки» в другом – в мастерски выстроенном сюжете, а не в игривости актёров, как, к примеру, в постановке Андрея Кончаловского [1].

Ещё один фрагмент всё более обширной статьи «Почему "ржал и бился" Баратынский», посвящённой литературным мистификациям А. С. Пушкина в «Повестях покойного Ивана Петровича Белкина». Рассказчик в повестях «Метель» и «Барышня-крестьянка» - один и тот же.

Зададимся простым вопросом: к какому времени года соотносятся события, описанные «Белкиным» в повести «Барышня-крестьянка»? [...] Казалось-бы, это жаркое лето: Лиза Муромская наряжается в специально пошитые для свидания рубашку и сарафан, на ноги надеваются по случаю изготовленные лапти, сплетённые за полтину Трофимом-пастухом. Однако в тексте содержится весьма точное указание не только месяца, но и примерной даты первой встречи Владимира Берестова и Лизы Муромской, для этого в повести Пушкиным оставлена недвусмысленная подсказка: «Она думала… но можно ли в точности определить, о чём думает семнадцатилетняя барышня, одна, в роще, в шестом часу весеннего утра?» При этом понятно, что солнце ещё не взошло: «Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя...»

В дореволюционных изданиях именно с этой повести весьма часто начинался весь «белкинский» сборник – в этом есть определённый резон, если придерживаться хронологии их создания буквально: именно «Гробовщик» был закончен Пушкиным первым, 24 февраля 1830 года. Повесть ключевая в понимании всего цикла, это настоящая жемчужина среди остальных опусов, которые, как мы увидим далее, тонко стилизованы под откровенно графоманские. Зато эта написана превосходным, слегка состаренным «под архаику» языком, и автор её – снова не Белкин. Увы, тот напрочь лишён как литературных способностей, так и чувства юмора, такое написать ему не по силам: «Из русских чиновников был один будочник, чухонец Юрко…»; переход к кошмарному сну Гробовщика с появлением мертвецов, пришедших на неосторожное того приглашение, выполнен настолько виртуозно, что стыка между реальностью и кошмаром обнаружить невозможно. Весьма специфичный юмор Пушкина здесь по-настоящему «чёрен», чего только стоит одна вывеска над воротами лавки, изображающая «дородного Амура с опрокинутым факелом в руке», с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые» – как отдать гроб напрокат, ещё можно представить, но последовательность починки гроба, уже бывшего в употреблении, вообразить сложно.

В переписке Пушкина имеется письмо, адресованное П. А. Плетневу: «... (Весьма секретное – для тебя единого). Написал я прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme» [1].

Пять повестей – это «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», опубликованные без указания имени Пушкина. Но Баратынский? «Ржёт и бьётся?» - не понятно. Кроме пушкинского текста, имеется несколько посредственных экранизаций, и это - не комедии; что бы в них было что-то такое, от чего «ржать и биться» – такого не припоминается. Логично предположить, что Баратынскому было известно то, что не известно нам, а именно – авторский замысел Пушкина, то, что заставило его реагировать на скучнейшие повести именно таким образом.

Попробуем разобраться в природе пушкинского юмора.