kedra1

Перечитала любимую со студенчества “Территорию”. Очень сильная книга - до сих пор.

И вот о чем я размышляю. Куваевская “Территория” - это сказка. Не в том смысле, что она нереальна, наоборот: ее чудо в том, что это реальная история о поисках золота и освоении геологами Чукотки в послевоенные годы. 

“Территория” - сказка в том смысле, что в ней все происходит в пространстве мифа в понимании Мирча Элиаде: “миф - это священная история, произошедшая в начале времен”. Это священная история о силе духа, настоящих людях и настоящей жизни. 

И, по ощущению, это современная сказка. 

В книге много блистательного. 

-Объемные, настоящие, выпуклые характеры, каждый - бриллиант.  Описание такого характера, как Чинков - человек-легенда, обладающий силой, авантюризмом, колоссальной интуицией и оперирующий этим всем из роли “начальника”, я вообще, кажется не встречала. (Сейчас вспомнила - встречала, Тимофеев-Ресовский). И рядом, наравне, объемные портреты рабочих.  

-Сильная интрига поисков золота не ради интриги и золота,  а ради чего? В мощном ответе книги на этот вопрос и заключается ее магнетизм.  

-Вдруг, вскользь, точнейшее замечание про религию:  “Сюда никогда не добирались миссионеры. То ли холод и дикая репутация Территории пугали их больше, чем жара и стрелы туземцев тропических стран, то ли земля ее заранее считалась нищей и непригодной для жизни, а потому вовсе ненужной церкви.” 

-Точнейшее нравственное чувство, по ощущение, проистекающее из точной реалистичности описания. 

Помню, когда я ее читала ее первый раз в студенчестве, я испытала ощущение освобождения: “так вот оно как!” и странного изумления. Как будто я попала в другую реальность, не ту,  в которой мы все живем, свежую и свободную. 

Сейчас я долго подбирала слово-ключ к этому ощущению, и,  кажется, нашла. Эта книга, написанная в 1978 году,  не советская. Сначала я искала слово-ключ где-то в области “антисоветскости”, “протестности”, но “Территория” ни в коем случае не антисоветская и не протестная книга.  Сам Куваев пишет: «В нашей действительности честной литературы, не заказанной «идеологическими» органами, быть не может. А те, кто заказывает, – глупы и не понимают, что нашей идеологии нужна именно честная настоящая проза”. 

К теме мифологической структуры книги: Куваев в “Территории” удивительным образом проходит мимо атрибутов эпохи. Игнорирует? Может быть. Но, скорее, просто фокус его внимания на другом. Реальность и честность, работа в диких краях как образ жизни, “свои”, мужское братство. Автор описывает основу этой жизни как “хорошо сделать работу”, но понятно, что это слова, описывающие большее, и речь идет о тайне жизни. И - полное игнорирование “руководящей роли партии и правительства”. Лакуна на этом месте. Даже имеющаяся в книге фраза “стране нужно золото”  пропускаешь как очевидность, и вдруг, произнесенная с узнаваемой интонацией,  эта фраза режет слух  в старом фильме по мотивам книги. А в самой книге нет этой интонации, и все узнаваемое, стоящее за ней, стерто. 

Священная история про то, как может быть реализована свобода в любую эпоху. 

В книге нет и упоминаний о ГУЛАГе за соседнем от Поселка холмом, о Чаунлаге, в котором заключенные добывали и обогащали уран; нет и не может быть. Другая эпоха.К слову, в рассказах Джека Лондона о золотой лихорадке на Диком Западе описание геноцида индейцев тоже не превалируют, хотя войны с индейцами автор описывал. Да, конечно, отличие Куваева от Джека Лондона в том, что герои Куваева золото не любят; так жил тогда советский “дикий запад”, точнее “дикий восток”.  Но нынче даже это,  если, конечно, не изучать Куваева как свидетеля эпохи, пропускаешь как поколенческое: сегодня смысл остается предельно понятным, а на месте этих слов могут быть другие слова, обозначающее ценности.

Перечитывая “Территорию” сегодня, я  почерпнула оттуда куваевское слово “дешёвка”. В более современном языке это же звучит как “пустое, профанное, неподлинное”, но “дешевка” - сочнее и реалистичней. Перечитывая, с умилением вспомнила значение слово “мещанство” в советское время и поняла, что сегодня на его место пришло понятие “потребительское общество”, с тем же ощущением тоски и пустоты. 

Все это вполне укладывается в понимание священного и профанного в мифе. Жизнь и работа на Территории как священное;  “дешевка” и “мещанство”  как профанное, ненастоящее. Стертость времени - тоже признак мифа, сказки. Да, в “Территории” упоминается война в ее священном аспекте, в  контексте яростной работы на грани жизни, и этот аспект войны тоже может восприниматься как часть сакрального времени мифа. 

Исцеляющая функция мифа по Элиаде - возврат в первоначальное время. Нет тут ли “зарыта собака” не исчезнувшей свежести и мощи “Территории” сегодня ? 

Еще повествование в “Территория” все время на грани мистики. В мистику Куваеву нельзя, все же советское время, да ему туда и не надо, в “Территории” все по-настоящему. Но, читая книгу сегодня, хихикаешь: какой же это “социалистический реализм”, как обозначают ее жанр? 

“Долина лежала в лунном свете, и вдруг сознание Монголова раздвоилось. Он понимал, что стоит тут, ощущал холод под полушубком, стыли ноги в непросохших валенках В то же время он чувствовал, как мимо и сквозь него мчится и течет лукавый изменчивый поток жизни. Бытие вихрилось, заполняло долину Эльгая и миллионы других долин и материков, оно не имело цены именно вследствие ежесекундной изменчивости, текучести. Все параграфы, правила и устои были ничтожной слабой броней против мудрой и лукавой усмешки, висевшей над миром.

- Так скоро стихи начнешь сочинять. Отставить, Монголов! - сказал Монголов и пошел обратно к палатке.”

“В том, что он бессмертен, Баклаков ни на минуту не сомневался. Кроме того, он знал, что за спиной его всегда стоит старичок-лесовик, болотный бог, который ворожит ему в нужный момент.” 

Это повествование “на краю” мистики - тоже признак мифа, сказки, священной истории. Современной священной истории, которая не уходит традиционную мифологию. Кстати, именно это делает ее живой. 

В немецком издании книга вышла под названием “Золотоискатели”: в профанном, внешнем пространстве надо дать читателю понять, о чем этот текст, и это нормально. Но я десять раз предпочту название “Территория”, ибо оно код. Такой же код, как перевод названия азимоской Foundation - Установление, а не Фонд, как в некоторых переводах.

И, сколько бы ни лазили люди после прочтения книги в Интернет изучать современный Певек, ставший прототипом Поселка в “Территории”, книга не о Певеке, она о Территории. Это действительно, куваевская личная, внутренняя территория, становящаяся внутренней территорией его читателей. 

 Священная история, произошедшая в начале времен. Литература первичнее, чем жизнь.

(внезапно в жж :))
После длительного перерыва, прям длиной в жизнь, перечитала Ялома “Когда Ницше плакал”.

Перечитала, интуитивно посоветовав эту книгу незаурядному близкому человеку в жизненном кризисе, помня, что книга сильная и она про отчаяние и смысл жизни. Интуиция говорита мне, в первую очередь, не темах, а о духе. Книга незаурядная, сильная и честная, как и этот человек. 

И, помня, что “то, что Петр говорит о Павле, говорит в первую очередь о Петре, а не о Павле”, перечитала ее сама. Перечитала в следующей, как говорится, жизни - в первый раз я ее читала на психфаке лет 30 назад.

И, да, свидетельствую - книга незаурядная и честная, впечатление не изменилось через 30 лет. Она о времени, когда зарождался психоанализ и отделялся от медицины. 

Глядя на свои впечатления в перспективе 30 лет, задавала себе вопрос, что изменилось, что поразило в первую очередь?

Поразило то, что книга - про людей. Она субьектна и гуманитарна в каждой своей странице, она про личностей, их чувства и переживания, про любовь и отчаяние, про смерть и возрождение - а не про технологии и историю психоанализа. 

Поразило, насколько менее субъектной стала психотерапия в наше время - то, как она проявляется в современном текстовом выражении, в дискусиях и книгах, изданных за последние 30 лет… Направления, аббревиатуры,  технологии, “делай раз-делай два”, объективация.

Перечитывая Ялома