(Не мой)
Здесь всегда кромешная тьма, нет даже слабого лучика света… Я уже и не помню, когда в последний раз видел солнце или вдыхал полной грудью свежий воздух, подставляя лицо под ласковые прикосновения ветра. Как давно я тут, в этой кромешной тьме? Неделю, месяц, год, может, больше. Целую вечность. Я перестал считать минуты уже на третий день. Сбился. Здесь время течёт невыносимо медленно, но вместе с тем его как будто и нет. Оно как вязкая, густая жидкость, липнущая к стенам и заползающая в лёгкие, отчего трудно дышать, у неё цвет крови, болезненный, тёмно-бордовый. Это единственный цвет, который теперь я могу различить по запаху.
Если я вообще ещё способен различать цвета.
Этот запах - вонь прогнившего насквозь мира, удушающего отчаяния, невыплаканных слёз, он проникает сквозь кожу и заполняет всё моё существо животным страхом, сковывает тело до невозможности двигаться.
Я лежу с закрытыми глазами на холодном полу, пытаясь согреться от затхлой кучки соломы, которую мне добродушно кинули, как бездомной собаке. Получается плохо. Я даже не могу унять дрожь в руках и ногах, хотя, вероятно, она вовсе не от холода.
В замкнутом помещении постоянно сыро. Не знаю, проникает ли сюда воздух, хотя, скорее всего, тут есть вентиляция, раз я до сих пор не задохнулся. Но тишина здесь просто адская, давит на уши. Наверное, в этой части здания вообще никто не ходит, кроме тех людей в масках, что изредка забирают меня на обследование. Хотя никак, кроме как пытками, я бы это не назвал.
В удушающей тишине звоном отдаётся любой тихий шорох, и их шаги, приближающиеся к моей камере, словно по стеклянным осколкам, я слышу задолго до того, как открывается железная дверь, и я могу различить четыре тёмные фигуры, освещённые тусклым светом лампы.
Потом меня дёргают за плечи и вкалывают в вену какую-то дурь, и я уже не способен думать ни о чём, всё расплывается перед глазами, мысли уходят из моей головы, и я падаю в пустоту. Привозят меня сюда на больничной каталке, связанного по рукам и ногам, небрежно развязывают и швыряют на каменный пол, оставляя справа от стены поднос с какой-то едой. Я даже знаю точное расстояние до него - ровно шесть каменных плит и сорок две попытки доползти с помощью одних только пальцев. Это очень важно, потому что в непроглядной темноте я уже не раз переворачивал вонючее варево, поддерживающее во мне остатки жизни.
Уносят под наркотиком, привозят без сознания, я даже не знаю, где именно сейчас нахожусь. Но то, что я всё ещё в одном из управлений Чёрного Ордена - несомненный факт. Об этом говорят эмблемы на форме моих тюремщиков и огромный знак лилии на двери – единственное, что мне удаётся разглядеть до того, как моя кровь наполняется наркотиком, а мозг перестаёт что-либо понимать. Одно я знаю точно про это место – отсюда невозможно сбежать. Эта камера создана специально для экзорцистов-отступников, предателей. Здесь нельзя активировать Чистую Силу, а долбиться о стены кулаками просто без толку – их прочность намного выше, чем в обычных тюрьмах.
Я не знаю, что со мной делают и куда отвозят, пока я в беспамятстве, ведь обычно я прихожу в себя, будучи уже плотно привязанным к лабораторному столу, больше похожему на одно из средневековых орудий для пыток. Единственный раз очнувшись на полу, я, игнорируя адскую головную боль и не чувствуя собственное тело, попытался подняться на ноги. В тот раз мне вкололи тройную дозу, весь мир плыл у меня перед глазами ещё очень долгое время. Проваливаясь в бездну и сквозь мутную дымку увидев сумасшедшие глаза инспектора Леверье, мне захотелось не просыпаться больше никогда.
Обследования, как они это называют, проходят по одному и тому же сценарию: в меня что-то постоянно вкалывают, задают вопросы, бьют, когда не отвечаю, опять вкалывают, снова задают вопросы, берут какие-то приборы, потом адская боль. С привязанной к столу головой я не вижу, что они со мной делают, но не зря в моей камере стоит устойчивый запах крови.
Слышу звук приближающихся шагов. И снова этот тихий хруст, словно битое стекло, оно снится мне в ночных кошмарах и неосознанном бреду. Я открываю глаза, пытаясь не прислушиваться, и вглядываюсь в стену рядом с собой. Я знаю, где-то там должна быть маленькая царапина, и, когда мои глаза привыкают к темноте, я могу различить её отчетливые очертания.
Чувствую, как дрожат мои губы. С эхом каждого шага ужасное чувство отчаяния наполняет меня всё сильней. Но я знаю, что не смогу ничего сделать - да я даже двигаться и говорить не в состоянии.
Шаги становятся громче, и я уже слышу хруст битого стекла прямо за дверью. Щёлкает замок, ещё один, отодвигается засов, и дверь с грохочущем для стоящей здесь тишины звуком отодвигается в сторону. Этот звук эхом отдаётся в моей голове, оглушая и заставляя сильнее обхватывать себя руками в порыве отчаяния.
Ко мне подходят и рывком понимают на колени, выворачивая руки. Хотя зачем – я всё равно не способен на резкие движения, да и на движения вообще. Связывают жгутом плечо, резко вводя в вену иглу с уже знакомой жидкостью. Я не сопротивляюсь, лишь отчаянно цепляясь взглядом за еле заметную метку на стене. Кажется, как будто лишь она одна способна до сих пор удерживать меня в сознании.
Чувствую лёгкое головокружение, меня подхватывают и ставят на ноги, упирая спиной в стену. Нечётким взглядом замечаю, что сегодня людей в масках уже пятеро. Неужели за эти дни я стал ещё опаснее, чем в прошлый раз, свалившись без сознания сразу же после снятия жгута с руки?
Слабый свет лампы бьёт в глаза, ослепляя после длительного пребывания в полнейшей темноте. Скольжу пустым взглядом по их тёмной форме – ничего примечательного, кроме торчащих из карманов верёвок и знака лилии на груди. И, конечно же, маски. Бесцветные, пустые, безразличные к моим мучениям.
Пятый держится в стороне. Не хочет марать об меня руки. Я бы рассмеялся, если бы мог. Двое остальных прикатывают ту самую каталку, пока ещё без широких ремней, к входу в камеру. Идти не могу – меня грубо тащат, ноги безвольно волочатся по полу. Тот, что стоял в стороне, что-то шепчет остальным четверым, и его голос мне кажется знакомым. Те безразлично пожимают плечами и пытаются уложить меня на каталку.
Успеваю впервые за всё время моего заточения разглядеть помещение за стенами моей камеры. Тёмный, лишь вдалеке, в самом конце коридора, горит блеклый свет, создавая ощущение его бесконечности. Я бы смог заметить ещё несколько дверей вдоль его мрачных стен, но голова наполняется словно горячей ртутью, и я безвольно обвисаю на руках.
***
Я очнулся, быстро придя в сознание, как будто что-то резко выдернуло меня из бездны. Я уже лежал на столе, но ноги и руки ещё не были привязаны. Услышав справа от себя голоса людей, я, собрав все силы, повернул голову и увидел инспектора Леверье, на повышенных тонах разговаривающего с человеком в маске. Судя по всему, это и есть тот самый новенький.
- Я требую, чтобы его отпустили! Он, в первую очередь, экзорцист, и находится под моим командованием! Вы с ним обращаетесь, как с врагом! Здесь нечеловеческие условия, всё его тело в ранах, вы его пытаете! Это недопустимо!
- Да кто Вы такой, чтобы требовать что-то от меня? – инспектор злобно сузил глаза. – Я сам решаю, что необходимо сделать с этим мальчишкой, чтобы выведать из него всю правду. Исследования одного из семьи Ноя гораздо важнее, нежели жизнь одного экзорциста. Он принесёт себя в жертву нашей победы!
- Такими темпами Вы его убьёте, не получите Ноя для исследований, да ещё потеряете одного из сильнейших экзорцистов.
- Комуи Лии, - инспектор зарычал, ставя своего подчинённого на место. – Я впустил Вас сюда только по общему решению генералов, и чтобы Вы, наконец, убедились, что он жив. Даже когда три месяца назад кучка ваших экзорцистов пришла крушить здесь всё вокруг, требуя его освобождения, я закрыл глаза, но если Вы и дальше продолжите указывать, что мне делать, я перестану впускать сюда и Вас.
- Вы не понимаете, что творите, - тихо шепчет Комуи, отворачиваясь.
Леверье громко хмыкает и, надев стерильные перчатки, поворачивается ко мне.
- Почему он до сих пор не привязан?
Двое тюремщиков тут же подбегают ко мне, туго застёгивая кожаные ремни. Ставшее уже привычным ощущение скованности и бессилия. Кожа, где моего тела касаются широкие ремни, уже давно покрылась синяками и мозолями. Тонкая ткань больничного тряпья, что мне благородно одалживают, не спасает от трения.
- Ну что, Аллен Уолкер, - инспектор наклоняется к моему лицу, заглядывая в глаза. – Покажи нам свою истинную сущность - яви нам Ноя.
Помощники грубо поворачивают мою шею в прямое положение и пристёгивают ремешки на лбу. Такое ощущение, что они раскалывают мою голову надвое.
Устремляюсь взглядом в потолок, повернуть голову нет возможности, рассматриваю уже знакомые потрескавшиеся плиты. Сколько я насчитал их в прошлый раз перед тем, как потерять сознание? Двести пятьдесят шесть? Или я считал половинки как целые?
- Профессор, можете начинать, - Леверье чуть отошёл в сторону, освобождая место человеку в марлевой повязке с хищным блеском в глазах.
- Я думаю, сегодня мы продолжим исследовать глаз, - его противный голос хорошо сочетается с ловкими костлявыми пальцами, держащими шприц. – В прошлый раз они дали нам хорошие результаты.
Он похихикал, прицепляя к моему левому глазу расширитель, чтобы я не мог моргать. Тонкая пластина заходит глубоко под верхнее веко, растяжка раскрывает глаз почти полностью, создаётся ощущение, будто тонкая кожа скоро порвётся от натяжения.
Довольно кивая, профессор вгоняет тонкую иглу в глазное яблоко.
Острая боль. Глаза непроизвольно слезятся. Хочется поскорее уже вырубиться, чтобы это закончилось.
- Вот так, - довольно мурлычит хирург, ловкими пальцами орудуя над своей жертвой.
- Да вы его убьёте! – не выдерживает Комуи, подходя к столу, но предостерегающий взгляд инспектора Леверье останавливает его.
«Комуи, спаси!» - молю я его и надеюсь, что от силы моей молитвы он сможет услышать мои мысли.
- Я предлагаю вырезать глаз для детальных исследований, - спокойно произносит профессор, складывая шприцы в строго определённом порядке. – Это ведь превосходный инструмент для борьбы с акумами. Если удастся воссоздать его искусственно и снабдить всех искателей и экзорцистов, то это станет переломным моментом в войне, который приблизит нашу победу!
Комуи уже открыл рот, чтобы грубо возразить, но Леверье опередил его:
- Не нужно. Вряд ли глаз, извлечённый из тела, будет иметь такие же свойства.
- Да, но попробовать можно. Вероятность – три процента на успех.
Мысленно усмехаюсь. Три процента, и человека уже можно резать, оправдываясь неоценимым вкладом в научные исследования акум. На самом деле, мне уже всё равно. Пусть вырезают глаз, почку, сердце, вряд ли я вообще выйду отсюда живым. И эта мысль абсолютно спокойно воспринимается уставшим мозгом. Смерть, как облегчение от мук - вот на что она похожа для меня сейчас.
- Сначала закончите исследования крови, - командует инспектор, внимательно наблюдая за происходящим.
Профессор кивает, капая в глаз какую-то жидкость.
Сразу же начинает щипать, разъедать оболочку, как серная кислота. Хочется закрыть глаз и долго-долго вытирать его рукой, промывая в холодной воде. Ощущение, будто жидкость проходит сквозь глаз, проникая в мозг, наполняя голову невыносимым гулом и жаром.
Чувствую, как меня начинает трясти, одновременно напрягаются все мышцы, пульсация в голове достигает предела. Глаз как будто разбухает в несколько раз, всё плывёт перед глазами и становится красным.
- Реакция есть. Держите его! А то порвёт ремни! – громко кричит профессор, заполняя шприц жидкостью, выделяемой из глаза.
Лёгкие наполняются чем-то тяжёлым, хочется вопить, что есть мочи, освободиться от этого тягучего сгустка внутри меня.
- У него кровоизлияние! – кричит Комуи, сдёргивая маску с лица. – Сердце может не выдержать!
Леверье останавливает его одним жестом, давая возможность профессору закончить начатое.
- Успокоительное! Быстро!
- Ну что, Аллен Уолкер, - инспектор подходит и наклоняется к моему лицу, и я вижу красные очертания его самодовольной ухмылки. – В следующий раз я уже поговорю с тобой - Ноем, а сейчас спи.
И я проваливаюсь в бездну, наполненную на этот раз чем-то тягуче-красным, высасывающим из меня последние силы. Последнее, что вижу в мутной пелене красного мира – взволнованное лицо Комуи, подбегающего ко мне.
***
Я очнулся в ставшей уже привычной камере на каменном полу, вся одежда на мне какая-то мокрая и холодная. Чувствую запах свежей крови.
Резко, насколько это получается, дотрагиваюсь до своего лица. Глаз на месте. Хоть мне и казалось, что мне уже всё равно, вырежут его или нет, я всё же испытываю некоторое облегчение.
Странно, стал лучше видеть в темноте. Могу даже различить кучку новой формы, бесформенным ворохом кинутой в углу. И новый футон. Наверное, Комуи постарался.
Доползти до него нет сил. Обхватываю себя руками и сжимаюсь в комочек в безуспешной попытке согреться. Запах свежей крови резко бьёт в нос, но я к нему уже привык. Кашляю кровью, из глаза до сих пор что-то сочится, что-то густое и липкое. Не кровь. Её-то я теперь всегда узнаю.
Хочется плакать, навзрыд, рыдая и содрогаясь всем телом в попытке выплеснуть накопившуюся горечь. Уткнуться в тёплое плечо, почувствовать живую душу, успокаивающую, облегчающую страдания, поддерживающую, рядом с собой. А вокруг никого. Спасти некому.
«Кто-нибудь, помогите…» - беззвучно открываю рот, чувствуя возрастающую боль во всём теле.
Лави, Линали, Канда, друзья...
Крори, Миранда, Бак, Комуи, кто-нибудь...
Генералы...
Учитель... где же Вы, снова бросили своего ученика?
Мана... прости. Я дважды подвёл тебя, не оправдал твоих надежд.
Система убивает меня, подчиняет себе. Я трижды проклял тот день, когда нога моя ступила на территорию Чёрного Ордена, когда была так бесполезно загублена моя жизнь. А мне ведь нет ещё и восемнадцати.
Умереть во благо общей великой цели, во имя победы - возможно. Но не так я хотел. Умереть в бою, а не в грязной тёмной камере от потери крови и бесконечных пыток.
А ведь то, что во мне так упорно пытаются найти, отпечаток Ноя, я и сам не могу отыскать. Разве не попросил бы я помощи у него, того, из-за кого меня пытают снова и снова, разве не освободился от этих мучений, если бы мог? Но чёрная тень ни разу не появилась за то время, пока я нахожусь здесь. Ни голосов, ни видений - ничего. Только отчаянная темнота и одиночество.
Медленно соображаю, что надо бы поесть, но доползти до подноса нет сил. Чувствую, как снова вырубаюсь.
***
Резко открываю глаза. Лежу, практически не дыша, несколько минут, пытаясь понять, что так грубо вытянуло меня из сна.
Наконец понимаю, что чувствую в камере чужое присутствие. Свет - вижу на стене отражение пламени свечи. Это странно, потому что обычно я просыпаюсь от звука шагов задолго до того, как здесь кто-то появится.
Человек подходит ко мне и кладёт тёплую руку мне на плечо. Я вздрагиваю.
- Но, но, мальчик, не бойся, - ласково шепчет мужской голос, обдавая моё ухо горячим дыханием.
Даже если это палач пришёл покончить с моими мучениями, я не буду сопротивляться. Мне уже всё равно. Позволяю развернуть себя на спину, немного разжимаю руки и пытаюсь расслабить ноги, чтобы лежать прямо.
Свеча, поставленная позади, оставляет в тени лицо, делая его тёмно-серым, и я не могу понять, кто передо мной, хотя голос кажется знакомым.
- Что же они с тобой сделали, - грустно вздыхает он и проводит ладонью по моему лицу.
Пытаюсь не дрожать. Убеждаю себя, что мне всё равно, умру я сейчас или нет.
Мужчина отходит, только чтобы вернуться со свечой.
Теперь бледный свет падает на его лицо, и я понимаю, что оно действительно серое.
- Тикки… - пытаюсь прошептать я, но голосовые связки как будто вырвали, и я просто беззвучно открываю рот.
Он мягко улыбается уголками губ, но взгляд его остаётся печальным, ставит свечу рядом со мной. Отечески взъерошивает мои волосы и помогает сесть, прислонившись к стене.
Я не верю своим глазам. Зачем он пришёл? Что произошло? Это место захвачено, мы проиграли войну? Хочется задать ему кучу вопросов, но я просто молча смотрю на него. Он первый человек за последние несколько недель, месяцев или лет, который находится ко мне так близко и не втыкает мне в вену шприц.
Тикки встаёт и начинает нервно расхаживать по камере, останавливается возле двери. Он несколько мгновений разглядывает эмблему на ней, затем проходит сквозь неё и исчезает снаружи.
Закрываю глаза. Ушёл.
А на что я надеялся?
Не думал, что смогу когда-нибудь с чистой совестью сказать, что был рад его видеть.
Слышу тихий скрежет снаружи, и дверь, легко поддавшись, отъезжает в сторону. Тикки осторожно придерживает её рукой, чтобы не создавала громкого шума. Потом взволнованно вглядывается в коридор и, наконец, подходит ко мне, складывая мне в руки ту кучу тряпья, что валялась в углу.
- Тебя бы переодеть. Ты весь в крови, - безэмоционально выдаёт он, вручая в руки свечу.
Я сжимаю её в руке, как нечто самое драгоценное для меня, чуть ли не ломая пополам.
Тикки, негромко пыхтя, берёт меня на руки медленно, чтобы не растеребить раны и не потушить пламя свечи.
- Какой лёгкий стал. Словно привидение, - удивлённо вздыхает он и идёт к выходу.
«Тикки помогает мне сбежать» - изумленно понимаю я и чувствую неимоверное облегчение и благодарность.
Бросаю последний взгляд на камеру, ставшей мне практически и домом, и могилой. В неверном мерцании свечи замечаю огромную лужу крови, в которой я лежал.
Он несёт меня на руках в конец коридора, останавливаясь и каждую минуту поправляя меня, чтобы не съезжал с рук. Странно, но его шаги бесшумны, нет этого дикого хруста стекла. Пытаюсь повернуть голову, чтобы посмотреть на пол, но Тикки недовольно качает головой, одним движением возвращая меня на место.
Горячий воск свечи капает мне на кожу, стекая по пальцам и застывая на уровне запястий, оставляет ожоги на руках. Но эта боль ничто по сравнению с той, что меня заставляли испытывать здесь. Такую мелочь я способен не замечать.
Доходим до конца коридора, где горит тусклая лампа. Здесь две лестницы вверх, и Тикки недолго стоит, размышляя, по какой нужно идти. Наконец, решив, что так и так выйдет к выходу, он выбирает ту, что справа, и начинает медленно подниматься. Со мной на руках ему, должно быть, очень тяжело, но он не подаёт виду, идёт, как будто прогуливается в парке.
Слышу вдалеке шум и крики. Внутри меня всё застывает от страха, что нас заметят, и мне придётся вернуться обратно. Видно, почувствовав мою дрожь, Тикки бросает на меня серьёзный взгляд и успокаивает на свой манер:
- Это акумы. Нужно же мне было как-то их отвлечь, - равнодушно пожимает плечами. – Только не надо брыкаться и бежать спасать свой милый Орден.
Усмехается. Знает же, что я сейчас даже думать нормально не в состоянии, не то что уж ходить или биться.
Останавливаемся напротив двери. Тикки шёпотом выругивается и пытается открыть её ногой, и в то же время не уронить меня. Наконец, с пятой попытки ему это удаётся, и мы выходим в более знакомый коридор медицинской лаборатории. Звуки битвы становятся более отчётливыми. Слышно даже, как бегают взад-вперёд смотрители и персонал лаборатории.
- Передайте экзорцистам! Пусть немедленно спускаются в лабораторию! – громкий голос инспектора Леверье отчетливо разносится по всему этажу.
- Уже передано! – так же громко вторит ему голос одного из смотрителей. – Они в пути!
Тикки хмыкает и несёт меня в противоположном направлении, ловко прячась от пробегающих мимо людей.
Мне почему-то казалось раньше, что войти в Орден или выйти из него незамеченным – это попросту невозможно. Но созданная паника даёт нам отличный шанс постепенно преодолевать коридор за коридором.
Повернув голову, я наконец-то замечаю Тимканпи, взволнованно машущего крыльями, и показывающего Тикки дорогу.
Ещё несколько поворотов и громких ударов отчаянно бьющегося в груди сердца, и мы на улице. Жмурюсь от ослепляющего света, слишком яркого для меня.
- Дурак, это закат. Уже почти ночь, - хмыкает Тикки и негромко свистит.
К выходу подъезжает карета, извозчик спрыгивает вниз, открывая дверь для своего господина. Мой глаз тут же реагирует на него – акума. Без сомнений.
Надо будет обязательно истерично расхохотаться, как только вернутся силы. Подумать только, мне помогают сбежать из Ордена, места, бывшего моим домом, Ной и парочка акум. Я бы сказал, что мир перевернулся, если бы он не разрушился для меня ещё после третьей пытки в том зловещем подвале медицинской лаборатории.
Садимся в карету, Тикки устраивает меня у себя на коленях, крепко прижимая к себе.
- Потерпи немного, заедем в мою квартиру. Прямо сейчас вывезти тебя из города я не могу - ты умрёшь по дороге с такими ранами.
Пытаюсь кивнуть, но получается только хлопанье ресницами. Глаза снова закрываются, они до сих пор жутко болят, в голове стоит непонятный гул, всё тело дрожит.
Тикки прикасается губами к моему лбу, и я чувствую влажный прохладный след, остающийся от них.
- Сколько уже дней у тебя температура? Ты весь горишь.
Пытаюсь что-то ответить, но получаются лишь сдавленные хрипы. Тикки прикасается пальцем к моим губам, делая знак, чтобы я молчал. Чувствую, как начинает безумно кружиться голова, как перед глубоким обмороком.
Тикки прижимается к моему горячему лбу щекой и обнимает меня, словно ребёнка. Укаченный в его руках, я, наконец, успокаиваюсь, головокружение отходит, и я просто проваливаюсь в сон.
***
Что-то мокрое капает мне на грудь. Прохлада. Как будто купаюсь в море, не чувствую собственного тела. И снова капает, потом растекается по всему телу, оставляя после себя блаженную прохладу. Пытаюсь открыть глаза, но левый глаз не хочет слушаться, правый открылся лишь наполовину.
Приоткрытым глазом наблюдаю, как Тикки обтирает меня мокрым полотенцем, бережно смывая кровь и параллельно обрабатывая раны. Я чувствую его пальцы везде: на руках, ногах, груди, даже там, где им не положено быть. Лежу полностью обнажённый перед взрослым мужчиной, но почему-то нет чувства стыда, только благодарность и бесконечное доверие всем его действиям. Ощущаю себя маленьким ребёнком.
Закончив обтирания, Тикки укутывает меня в пуховое одеяло, подоткнув концы со всех сторон.
- Спи, - говорит он и ложится рядом, обнимая меня за талию.
За окном уже глубокая ночь.
***
Где я? Не чувствую собственного тела, как будто парю в пустоте. Голова готова взорваться, в горле пересохло, пытаюсь позвать на помощь:
- Тикки...
Приоткрываю глаз, и вижу его перед собой, очень близко. Он что-то шепчет на незнакомом мне языке, будто читает магическое заклинание, надрезает своё запястье, и капли крови падают на мой лоб, стекая по лицу.
- Воды... - пытаюсь прошептать я, но голова словно взрывается от какой-то тёмной всё возрастающей энергии внутри меня.
Не могу понять, что происходит сейчас. Тикки такой серьёзный, не похож на себя. Не обращает на мои попытки двигаться ни малейшего внимания, прижимает мою руку к кровати и прикасается к моему лбу, размазывая собственную кровь, вычерчивая крест, проделывает то же самое с запястьями и стопами. Чувствую, как из закрытого глаза течёт что-то липкое и тягучее, невероятная боль наполняет моё тело.
Я резко вскакиваю, сам не понимая, откуда взялось во мне столько сил, но Тикки твёрдо перехватывает меня и прижимает к постели своим телом. Меня трясёт, в голове сменяются друг за другом чёрно-белые картинки, вены наполняются сильной энергией, они горят, вздуваются во мне, как гелиевые шары.
Слышу животный пронзительный вопль. И только потом понимаю, что кричу я сам.
Всё моё тело словно деформируется, его растаскивают по кусочкам и собирают вновь, клетка за клеткой, ткань за тканью, кожа к коже.
Кричу что есть мочи, глаза застилает мутная тёмно-бордовая пелена. Не понимаю, как раскрываю оба глаза и ногтями впиваюсь в мягкую кожу, царапая, сдирая с мясом. Тикки молчит, только сильнее вжимая меня в кровать, почти раздавливая.
Скопом наваливаются новые воспоминания, всё моё существо наполняется животной энергией, ярость закипает в душе, хочется рвать и метать. Моё тело горит, кожа покрывается кровью, огромными потоками вытекающей из меня.
Начинаю биться в конвульсиях. Тикки испуганно заглядывает в моё лицо и садится сверху, ногами блокируя сразу и руки, и ноги, берёт моё лицо в ладони и держит в прямом положении.
Голова будто разделяется на несколько частей, отдаваясь острой болью в мозжечке.
- Надо было тебя привязать, - прорывается в мою голову раздражённый голос Тикки.
Он удерживает меня всеми силами, не давая возможности двинуться с места и причинить себе вред.
Я вижу его сосредоточенное лицо, серьёзные глаза и нервно сжатые губы.
А потом пустота, уже ставшая столь привычной для меня бездна боли и отчаяния. Но в этот раз она немного другая. Она наполнена тьмой, и я ощущаю её как часть своей души, успокаиваясь в её тишине.
***
Первое, что я слышу, когда прихожу в себя - звук гремящей посуды и негромкая ругань Ноя. Потом мужчина появляется в комнате в смешном белом передничке, небрежно вытирая об него свои измазанные в чём-то красном руки. Кровь?
- Ты проснулся, - улыбается он и подходит ко мне, присаживаясь на край кровати. - Я уж думал, ты впал в вечную кому. Ты проспал семь дней.
- Семь дней? - поражённо повторяю я и тут же осознаю, что слова мне даются легко. Нет уже той тянущей боли в груди и комка в горле, мешающих говорить.
Наверное, в этот момент моё лицо приобретает крайне комичный вид от удивления, и Тикки хихикает, убирая длинную прядь волос с моего лица.
- Ты привыкнешь, - зачем-то говорит он невпопад. - У меня просто не было выбора. Ты бы умер той ночью.
Я непонимающе смотрю на него, а он лишь улыбается и встаёт, всё ещё внимательно разглядывая моё лицо.
- Так-с, во что бы тебя одеть? Может, будут личные пожелания?
- Футболку, - отвечаю я и снова удивляюсь собственному голосу. Он как будто изменился, стал каким-то хриплым, или это, может, потому, что я долго молчал? - И брюки.
- Всё, что прикажете, юный господин, - Тикки отвешивает театральный поклон и открывает шкаф в поисках одежды. - К сожалению, ваш запрос будет удовлетворён лишь наполовину, ибо брюк на детский размер у меня нет.
Я возмущённо порываюсь вскочить с постели, но, откинув одеяло, обнаруживаю, что полностью обнажён. Несколько раз моргнув, чтобы прийти в себя, я зарываюсь в одеяло опять.
Тикки насмешливо хмыкает и бросает возле меня шорты и футболку.
- Примерь. Должно подойти.
Он ещё некоторое время стоит рядом с кроватью, как будто желая что-то сказать, но не решаясь. Потом тяжело вздыхает и вновь уходит на кухню.
- Тикки?
Он поворачивается уже в дверном проёме, услышав мой тихий голос, и вопросительно смотрит на меня.
- Это кровь? - киваю на его фартук.
- Варенье, - улыбается он и слизывает несколько капель со своего локтя. - На обед будут сладкие пирожки.
Я осознаю, что просто зверски хочу есть, и резко вскакиваю с кровати. Тикки пару мгновений разглядывает меня, потом безразлично уходит. Наспех одеваюсь и следую за ним в направлении кухни.
В нос сразу же бросается запах готовящейся еды и свежей выпечки. Блаженно повожу носом, вдыхая давно забытый аромат.
Тикки берёт тарелку, накладывает в неё мясное рагу, потом оценивающим взглядом смотрит на меня, уже потирающего руки в предвкушении, и ставит передо мной на стол всю кастрюлю. Набрасываюсь на еду, как будто не ел уже сотню лет.
Ной смотрит на меня каким-то печальным взглядом, в котором можно прочесть облегчение и понимание. Потом снова вздыхает и отворачивается к раковине мыть посуду.
Стремительно опустошаю кастрюлю, не утруждая себя разжовыванием. Это рагу самая вкусная пища, что я ел когда-либо в своей жизни! Опустошив уже полкастрюли, разглядываю эмалированные стенки, на которых нарисованы жёлтые цветы. Не сразу замечаю, что блестящая поверхность отражает моё лицо. Внимательно вглядываюсь. И вижу там не себя.
Я
не
верю!!!
Резко вскакиваю, опрокидывая стул и заставляя стол опасно накрениться.
Кастрюля с грохотом падает на пол, остатки рагу разлетаются во все стороны.
Тикки испуганно оглядывается, хватая полотенце и спешно вытирая руки. Я выбегаю из кухни, истерично раскрываю все шкафчики, вываливая содержимое на пол, в поисках зеркала. Меня снова начинает трясти. Наверное, это всё-таки от нервов.
Тикки наконец-то понимает, в чём дело, и вытаскивает с верхней полки маленькое круглое зеркальце, протягивает мне. Выхватываю его из рук, как собаки отбирают друг у друга последний кусок хлеба.
Всматриваюсь в своё лицо.
Лоб всё ещё в крови, но я отчётливо вижу проступившие на нём стигматы, цвет кожи стал светло-серым, не таким, как у Тикки, но всё же и не таким, какой был у меня раньше. Метка на левой щеке стала полностью чёрной, волосы стали длиннее. А глаза... В них появилось что-то дьявольское, пугающее даже меня самого.
Дрожащей рукой кладу зеркало на кровать, присаживаюсь на самый край. Тикки неуверенно чешет голову, снимает фартук и вешает его на ручку двери. Садится рядом.
- Я же говорил, у меня не было выбора, - тихо произносит он, глядя в сторону. - Без этой силы ты бы не дожил до утра. А кожа скоро осветлится, я не знаю, почему она держится у тебя так долго.
Ничего не отвечаю, просто ложусь на кровать и зарываюсь в одеяло с головой.
Почему я просто не умер?
***
- Слушай, ты уже третий день просто лежишь. Тебе самому не надоело заниматься самобичеванием?
- Не терпится отвести меня к Графу? - бубню из-под одеяла, но Тикки всё равно слышит.
- Пф, да кому ты там нужен! - хмыкает он и откидывается на локтях, кладя голову мне на бёдра. - Да и вообще, я бы на твоём месте не рискнул. Живи, как хочешь.
Что-то не верится. Молчу. Но Тикки не сдаётся.
- Слушай, я к тебе в сиделки не нанимался и иждивенца не заказывал. Ты только и делаешь, что спишь и ешь. Чем оплачивать то будешь?
Высовываю нос из-под одеяла, хмуро взираю на него. Он ехидно улыбается и продолжает болтать ногами.
- Завтра.
- Что завтра? - ещё больше хмурюсь я.
- Уезжаем из города, - улыбается Тикки и переворачивается на живот, обхватывая мои ноги в полуобъятии. - Ты ведь уже восстановился. Здесь тебе оставаться опасно, если не хочешь нарваться на своих дружков-экзорцистов.
Он прав. В таком виде я вообще никого не хочу видеть. Тем более их.
И кто я теперь? Экзорцист-предатель? Ной? На чьей я стороне? Тех, кто месяцами пытал меня или тех, с кем я боролся? Я не хочу думать об этом сейчас.
Ещё и эта новая сила. Я ощущаю её внутри себя огромным скопившимся комком энергии, требующим выход, и мне страшно, что может произойти, выпусти я её на волю. Сдерживаю её из последних сил, пытаясь просто не обращать внимания, заткнув в самый дальний уголок своей души, изредка перед глазами проносятся картинки чужих воспоминания, они пугают меня.
Тикки часто смотрит на меня внимательным, изучающим взглядом, он понимает мои сомнения лучше, чем кто-либо другой. Он тоже через это прошёл.
Из угла доносятся какие-то шипящие звуки, и из-за тумбочки вылетает Тимканпи. Он вообще пытается не попадаться мне на глаза, тоже меня боится, наверное.
- Глупый ученик!
Я вздрагиваю от знакомого голоса и резко сажусь на кровати.
- Учитель? - неуверенно переспрашиваю я, с сомнением поглядывая на Тимканпи.
- А кто же ещё?! - дальше какие-то неразборчивые ругательства, сильные помехи мешают слышать ясно. - Сколько можно дрыхнуть? Я уж думал, ты там копыта откинул! Этот серый хорошо с тобой обращается?
- Эээ… Тикки что ли? - смотрю на улыбающегося Ноя. Он явно наслаждается моим удивлением. - Да, всё хорошо.
- Эй ты, старый извращенец! - генерал Кросс громко орёт, я вздрагиваю. - Не смей трогать моего лучшего ученика! Он ещё несовершеннолетний, найди себе лучше бабу!
Тикки заливисто смеётся.
- И нечего ржать! Я тебя предупредил.
- Понял я, понял, - сквозь смех отвечает Ной, и связь прерывается. - Тоже мне курица-наседка.
Я с минуты две сижу, не шевелясь, переваривая поступившую информацию. Тикки Мик и генерал Кросс заодно. Значит, учитель тоже предатель? Или я слишком однобоко воспринимаю этот мир?
- Иди развейся, - говорит Тикки и кидает мне в руки чёрный плащ. - Сейчас темно. Никто не увидит.
Не успеваю задуматься над его словами, как меня вытаскивают из кровати, небрежно одевают и спешно выпроваживают из дома.
Стою под уличным фонарём, непонимающе вглядываясь в закрытую дверь. Я даже не знаю, куда идти. Перехожу дорогу и сажусь на ближайшую лавочку. Людей действительно нет.
Мысли, словно муравьи, копошатся в моей голове, не останавливаясь ни на одной более-менее внятной. Нужно что-то решать, как жить дальше с этой пожизненной меткой Ноя, но я просто устал, у меня нет ни сил, ни желания бороться дальше. Бороться с самим с собой и окружающим миром. Я просто хочу тишины.
- Помогите!!!
Слышу пронзительный крик о помощи, не раздумывая, бегу на голос. Вопли становятся всё громче, и я несусь со всех сил, не чувствуя ног. Добегаю до тёмного переулка и вижу маленькую девочку, трясущуюся от страха, зажатую в угол мусорных баков. В метре от неё стоит акума и злобно скалится, потом делает резкое движение, раскрывает пасть, и я чувствую, что физически не успеваю спасти ребёнка.
- НЕТ! Стой! - что было сил кричу я, пытаясь по дороге трансформировать руку в меч. Не получается, сколько ни пытаюсь.
Девочка визжит. Акума замирает в сантиметре от её лица и поворачивается ко мне. Что, нашла себе противника посильнее, да?
Но, чувствую, что-то не так. Она просто стоит, не двигаясь, и смотрит на меня, будто ждёт указаний.
Медленно подхожу к ней и уже ощущаю отчаянные мольбы о помощи её души. Заворожено прикасаюсь к её лбу рукой с Чистой Силой, не веря, что всё действительно происходит на самом деле. Акума стонет и ластится к моей руке.
- Да прибудет избавление твоей душе, - тихо шепчу я и пускаю поток энергии по руке.
Акума благодарно кивает и испаряется.
Заколдовано смотрю на свою руку, не веря своим глазам, подхожу к девочке. Она снова громко кричит и убегает со всех ног.
Так вот ты какая, ноевская сила.
Я рождён сиротой, проклят акумой, да ещё с душой самого дорогого мне человека. Я с детства не похож на других, со страшной рукой и паразитирующей Чистой Силой. Теперь ещё и Ной.
Наверное, я действительно неудачник.
Но раз во мне уживаются такие разные и непримиримые свойства, то я, вероятно, не просто особенный. Я избранный. Только вот богом или дьяволом?
Я могу управлять акумами и сотнями приносить их душам успокоение, могу видеть их своим проклятым глазом и чувствовать их боль, как свою. Я страдал сам, как никто иной, видел все муки ада и испытал их на себе. Теперь я обязан что-нибудь сделать для этого мира, для невинно загубленных душ и убитых людей.
Ведь я могу всё.
И я не позволю больше кому-либо управлять своей жизнью, я пойду своей собственной дорогой, останавливая бесчинства и даруя успокоение, не буду судить о людях только по тому, на какой стороне они воюют. Одиночка, живущий для людей, но презираемый ими. Но добродетели не нужна благодарность.
Я просто буду пытаться сохранить этот мир живым и не дать ему исчезнуть.
Вот я и нашёл его, Мана - свой собственный путь.
Молодой человек улыбается и завязывает волосы в хвост чёрной лентой, найденной в кармане плаща, с ясными мыслями возвращаясь в дом. Завтра он уедет из этого города навсегда и пойдёт своей дорогой.
***
- Дяденька, вы мне двадцать обещали, а тут всего восемнадцать! - хмурит девочка брови, протягивая ладошку с золотыми монетками.
- Шантажистка, - морщит лицо Тикки, всё же кладя на ладошку недостающие монетки. - А орать можно было и потише.
Девочка театрально вздыхает и закатывает глаза.
- Как заказывали, так и орала! А ваше чудовище могло и не плевать на меня своими слюнями.
- Иди уже! - отмахивается от неё мужчина.
Девочка показывает язык и убегает, звеня монетками в кармане. Завтра она купит на них много конфет.
Тикки устало вздыхает и проходит сквозь стену, надевая на ходу фартук.
Кросс теперь должен ему явно больше, чем ящик сакэ.
